«Владимир Ветрогонский в пути. Андрей Ветрогонский дома» — две совершенно разные выставки, объединенные в один проект.

Владимир Ветрогонский — отец (1923-2002). Андрей Ветрогонский — сын, родившийся в 1956 и здравствующий поныне.

Владимир Ветрогонский в пути 

В 1927 году, четырехлетним мальчиком Владимир Климов по воле отца получает фамилию Ветрогонский.  Само звучание и динамичность внутренней формы этой фамилии пробуждают образы морских приключений или необъятных просторов. Судьба Владимира Ветрогонского, в этом же году поселившегося на улице Литераторов в Ленинграде, действительно полна странствий. Еще очень молодым человеком Владимиру Ветрогонскому довелось побывать в ледяном аду — так в своих дневниковых записях он говорит о Блокаде Ленинграда. После прорыва Блокады состоялось первое путешествие в Европу — в рядах наступающей Красной армии в будущем знаменитый художник освобождал Гамбург. Значительно позже Владимир Ветрогонский прославился графическими сериями «На Волге Сегодня» (1965), «Волго-Балт» (1972), в которых главной темой являются впечатления, полученные в пути. За 50 лет преподавания и успешной академической карьеры  Владимиру Ветрогонскому доводилось путешествовать по всему миру: Польша, Италия, Болгария, Бангладеш,  Бельгия, Германия, Голландия, Финляндия, Португалия, Франция, Китай, Куба.

Сегодня сложно оценить значимость того опыта, который получал советский гражданин, посещая в ходе деловой командировки или творческой поездки братские Союзные республики Восточной Европы. Для многих поездка заграницу представлялась чем-то сродни полету в космос. Посетив Рим в 70-х годах, на пути домой художник оставил в дневнике следующие строки: «Мне уже скоро 50 лет. Так и проработал без «мастерской». Нет, она у меня есть, Донбасс, Череповец, Волго-Балт, Кириши, фронт — вся жизнь — моя мастерская».

Собираясь в дорогу, художник переплетал под твердую обложку хорошую бумагу для акварели. Бегло, но очень опрятно выписывал в эти книги размышления о человеке, воспитании, значении искусства. В дневниках Ветрогонскиого 60-х и в 90-х проговариваются строгие, простые истины, столь непопулярные сегодня. В 1991-м году мы читаем: «Мы иногда вместо водопровода, присоединяемся к канализации мировой культуры… Мы берем от мировой культуры ее отходы — распущенность, скептицизм, безверие, культ удовольствия, развлечений, разврата, денег. Простые, естественные чувства подвергаются инфляции. Вот тут-то искусство должно достучаться до сердец человеческих, служить утверждению возвышенного, добра и любви».

Риторический пафос дневниковых записей, скупые заметки о духовном пути художника, очень контрастируют с естественной простотой и легкостью его рисунков. Строгая, иногда горькая мысль часто соседствует с мимолетным образом действительности, и пленительная атмосфера рисунка буквально заставляет принять истинность любого суждения.

Рисунки из дневников и некоторые представленные на выставке работы мастерски выполнялись прямо на месте — несколькими карандашными линиями, после чего они расцветали акварелью уже в гостиничном номере.  Есть и рисунки, выполненные только акварелью, для чего необходима крепкая рука и определенный навык. Каждый из этих, созданных в пути листов — энергетически насыщенный перекресток духовного, визуального и профессионального опыта.

Андрей Ветрогонский дома

Владимир Веторгонский, получив вожделенную мастерскую, в основном подписывал и оформлял работы, созданные «в пути».  По сравнению с отцом, Андрей Ветрогонский ведет оседлый образ жизни, работая в  уютной «фамильной» мастерской на улице Литераторов, ставшей, наряду с домом Матюшина, локальной достопримечательностью Петроградской стороны.  

Волею судеб Андрей Ветрогонский пошел по стопам отца. После легендарной средней художественной школы он продолжил обучение в мастерской станковой графики Академии художеств у Владимира Ветрогонского. В дневниковых записях Владимир Ветрогонский не раз обращался к теме школы и воспитания художника. При этом сына Андрея он называл «поэтом» и не раз подчеркивал становление независимой творческой личности: «Сын-то мой, а ум — свой». Не обошлось, разумеется, без конфликта поколений с юношеским неприятием художественного мира отца. Конфликт этот давно изжит временем, и сегодня Андрей Ветрогонский сам имеет 20-летний педагогический стаж, наблюдая ошибки и заблуждения созревающих творцов.

Экспрессивный городской пейзаж Андрея Ветрогонского — свидетельство вечного стремления домой. В ежедневной, рутинной Одиссее горожанина мало интересного, но у практикующего живописца даже за рулем автомобиля случаются незабываемые встречи и переживания. Речь идет о встречах со светом. На картинах Андрея Ветрогонского одни и те же улицы, проспекты и площади — только хорошо знакомые места: площадь Льва Толстого, особенно любимая художником телебашня, проспект Медиков или перегруженные потоком машин величественные мосты. На этих картинах вполне узнаваемый Петербург предстает в виде очень условного города, наполненного угловатой модернистской архитектурой. Естественный свет, неожиданно просиявшее солнцем ноябрьское небо или вечернее пурпурное зарево от света фонарей и бесчисленных красных огоньков фар преображают Петербург Андрея Ветрогонского до неузнаваемости.

Явления прекрасного в повседневной жизни горожанина переживаются художником столь интенсивно, что в ход идут все возможные инструменты — созвучная стихии уличной живописи аэрозольная краска, черенок кисти, масляная пастель. Затаившись в мастерской, Андрей Ветрогонский вновь воскрешает в памяти цветовые впечатления от по-новому пережитой телебашни или светящихся желтым светом золотых дуг ресторана быстрого питания. В этой творческой практике есть нечто от аскезы метафизических пейзажистов-романтиков ХIХ столетия. Как и они, Андрей Ветрогонский воскрешает на холсте не знакомый ландшафт, но томящийся в нем дух.